M.Heidegger "Being and time" 40. The Basic State-of-mind of Anxiety as a Distinctive Way in which Dasein is Disclosed

One of Dasein's possibilities of Being is to give us ontical 'information' about Dasein itself as an entity. Such information is possible only in that disclosedness which belongs to Dasein and which is grounded in state-of-mind and understanding. How far is anxiety a state-of-mind which is distinctive? How is it that in anxiety Dasein gets brought before itself through its own Being, so that we can define phenomenologically the character of the entity disclosed in anxiety, and define it as such in its Being, or make adequate preparations for doing so?

§ 40. Основорасположение ужаса как отличительная разомкнутость присутствия

Одна бытийная возможность присутствия призвана дать онтическую «отмычку»[révélation - Acte par lequel Dieu fait connaître aux hommes son dessein ] к нему самому как сущему. Отмычка возможна только в принадлежащей к присутствию разомкнутости, основанной в расположении и понимании. Почему ужас есть отличительное расположение? Как присутствие через само свое бытие встает в нем перед самим собой, так что феноменологически разомкнутое в ужасе сущее как такое можно определить в его бытии, соотв. это определение удовлетворительно подготовить?

Since our aim is to proceed towards the Being of the totality of the structural whole, we shall take as our point of departure the concrete analyses of falling which we have just carried through. Dasein's absorption in the "they" and its absorption in the 'world' of its concern, make manifest something like a fleeing of Dasein in the face of itself-of itself as an authentic potentiality-for-Being-its-Self. This phenomenon of Dasein's fleeing in the face of itself and in the face of its authenticity, seems at least a suitable phenomenal basis for the following investigation. But to bring itself face to face with itself, is precisely what Dasein does not do when it thus flees. It turns away from itself in accordance with its ownmost inertia [Zug] (всё же отшатывание, инерция или цуг?) of falling. In investigating such phenomena, however, we must be careful not to confuse ontico-existentiell characterization with ontologico-existential Interpretation nor may we overlook the positive phenomenal bases provided for this Interpretation by such a characterization.  

В намерении пробиться к бытию целости структурного целого будем отправляться от проведенного напоследок конкретного анализа падения. Растворение в "людях" и при озаботившем «мире» обнажает нечто подобное бегству присутствия от самого себя как умения быть собственно собой. Этот феномен бегства присутствия от самого себя и своей собственности кажется однако все-таки наименее приспособлен служить феноменальной почвой для последующего разыскания. В этом бегстве присутствие ведь как раз не ставит себя перед самим собой. Отшатывание ведет по самому своему ходу падения прочь от присутствия. [Conformément à la tendance la plus propre de l’échéance, le détournement écarte du Dasein.] Но при подобных феноменах разыскание должно остерегаться смешения онтически-экзистентной характеристики с онтологически-экзистенциальной интерпретацией, соотв. упущения заложенных в первой позитивных феноменальных оснований для второй.

From an existentiell point of view, the authenticity of Being-one's-Self has of course been closed off and thrust aside in falling; but to be thus closed off is merely the privation of a disclosedness which manifests itself phenomenally in the fact that Dasein's fleeing is a fleeing in the face of itself. That in the face of which Dasein flees, is precisely what Dasein comes up 'behind'.Only to the extent that Dasein has been brought before itself in an ontologically essential manner through whatever disclosedness belongs to it, can it flee in the face of that in the face of which it flees.

Экзистентно собственность самобытия правда замкнута и оттеснена в падении, но эта замкнутость есть лишь привация разомкнутости, феноменально обнажающейся в том, что бегство присутствия есть бегство от него самого. В от-чего бегства присутствие идет прямо «за» собой. Лишь поскольку оно онтологически по существу через ему принадлежащую разомкнутость вообще поставлено перед самим собой, оно может бежать от себя.

To be sure, that in the face of which it flees is not grasped in thus turning away [Abkehr] in falling; nor is it experienced even in turning thither [Hinkehr]. Rather, in turning away from it, it is disclosed 'there'. This existentiellontical turning-away, by reason of its character as a disclosure, makes it phenomenally possible to grasp existential-ontologically that in the face of which Dasein flees, and to grasp it as such. Within the ontical 'awayfrom' which such turning-away implies, that in the face of which Dasein flees can be understood and conceptualized by 'turning thither' in a way which is phenomenologically Interpretative.

В этом падающем отшатывании от-чего бегства разумеется не осмыслено, да даже и не испытано в обращении к нему. Но конечно в отшатывании от него оно есть разомкнуто «вот». Экзистентно-онтическое отшатывание на основании своего характера разомкнутости дает феноменально возможность экзистенциально-онтологически схватить это от-чего бегства как таковое. Внутри онтического «прочь от», лежащего в отшатывании, это от-чего бегства может быть в феноменологически интерпретирующем «расшатывании» понято и доведено до осмысления.

So in orienting our analysis by the phenomenon of falling, we are not in principle condemned to be without any prospect of learning something ontologically about the Dasein disclosed in that phenomenon. On the contrary, here, least of all, has our Interpretation been surrendered to an artificial way in which Dasein grasps itself; it merely carries out the  explication of what Dasein itself ontically discloses. The possibility of proceeding towards Dasein's Being by going along with it and following it up [Mit- und Nachgehen] Interpretatively with an understanding and the state-of-mind that goes with it, is the greater, the more primordial is that phenomenon which functions methodologically as a disclosive stateof-mind. It might be contended that anxiety performs some such function. 

Поэтому ориентация анализа на феномен падения не обречена в принципе на бесперспективность, если пытается онтологически разведать что-то о размыкаемом в нем присутствии. Напротив – интерпретация именно тут всего менее подвержена искусственному самоосмыслению присутствия. Она выполняет только экспликацию того, что онтически разомкнуто самим присутствием. Возможность в интерпретирующем сопутствии и следовании внутри расположенного понимания пробиться к бытию присутствия тем более возрастает, – чем исходное феномен, методически служащий в качестве размыкающего расположения. Что ужас подобное предоставляет, есть пока некая заявка.

We are not entirely unprepared for the analysis of anxiety. Of course it still remains obscure how this is connected ontologically with fear. Obviously these are kindred phenomena. This is betokened by the fact that for the most part they have not been distinguished from one another: that which is fear, gets designated as "anxiety", while that which has the character of anxiety, gets called "fear". We shall try to proceed towards the phenomenon of anxiety step by step.  

Для анализа ужаса мы не совсем неподготовлены. Правда, остается еще темным, как он онтологически взаимосвязан со страхом. Феноменальное родство явно существует. Признаком тому факт, что оба феномена большей частью остаются не разделены и ужасом обозначают то, что оказывается страхом, а страхом именуют то, что имеет характер ужаса. Мы попытаемся шаг за шагом пробраться к феномену ужаса. 

Dasein's falling into the "they" and the 'world' of its concern, is what we have called a 'fleeing' in the face of itself. But one is not necessarily fleeing whenever one shrinks back in the face of something or turns away from it. Shrinking back in the face of what fear discloses—in the face of something threatening—is founded upon fear; and this shrinking back has the character of fleeing. Our Interpretation of fear as a state-of-mind has shown that in each case that in the face of which we fear is a detrimental entity within-the-world which comes from some definite region but is close by and is bringing itself close, and yet might stay away. In falling, Dasein turns away from itself. That in the face of which it thus shrinks back must, in any case, be an entity with the character of threatening; yet this entity has the same kind of Being as the one that shrinks back: it is Dasein itself. That in the face of which it thus shrinks back cannot be taken as something 'fearsome', for anything 'fearsome' is always encountered as an entity within-the-world. The only threatening which can be 'fearsome' and which gets discovered in fear, always comes from entities within-the-world.  

Падение присутствия в люди и озаботивший «мир» мы назвали «бегством» от самого себя. Но не всякое уклонение от…, не всякое отшатывание от… обязательно бегство. Фундированное в страхе уклонение от того, что размыкает страх, от угрожающего, имеет характер бегства. Интерпретация страха как расположения показала от-чего страха есть всегда внутримирное, из определенной области, близящееся в близи, вредоносное сущее, способное миновать. В падении присутствие отшатывается от самого себя. От-чего этого уклонения должно вообще-то иметь характер угрозы; но тут оно сущее одного бытийного рода с уклоняющимся сущим, само присутствие. От-чего этого уклонения не может ощущаться как «страшное», поскольку такое встречает всегда как внутримирное сущее. Угроза, единственно могущая быть «страшной» и открываемая в страхе, приходит всегда от внутримирного сущего.

Thus the turning-away of falling is not a fleeing that is founded upon a fear of entities within-the-world. Fleeing that is so grounded is still less a character of this turning-away, when what this turning-away does is precisely to turn thither towards entities within-the-world by absorbing itself in them. The turning-away of falling is grounded rather in anxiety, which in turn is what first makes fear possible.

Отшатывание падения не есть поэтому тоже бегство, фундированное страхом перед внутримирным сущим. Характер так обоснованного бегства тем менее подходит этому отшатыванию, что оно именно повертывается к внутримирному сущему как растворение в нем. Отшатывание падения основано скорее в ужасе, который со своей стороны впервые делает возможным страх.

To understand this talk about Dasein's fleeing in the face of itself in falling, we must recall that Being-in-the-world is a basic state of Dasein. That in the face of which one has anxiety [das Wovor der Angst] is Being-in-theworld as such. What is the difference phenomenally between that in the face of which anxiety is anxious [sich ängstet] and that in the face of which fear is afraid? That in the face of which one has anxiety is not an entity within-the-world. Thus it is essentially incapable of having an involvement. This threatening does not have the character of a definite detrimentality which reaches what is threatened, and which reaches it with definite regard to a special factical potentiality-for-Being. That in the face of which one is anxious is completely indefinite. Not only does this indefiniteness leave factically undecided which entity within-the-world is threatening us, but it also tells us that entities within-the-world are not 'relevant' at all. Nothing which is ready-to-hand or present-at-hand within the world functions as that in the face of which anxiety is anxious. Here the totality of involvements of the ready-to-hand and the present-at-hand discovered within-the-world, is, as such, of no consequence; it collapses into itself; the world has the character of completely lacking significance. In anxiety one does not encounter this thing or that thing which, as something threatening, must have an involvement.  

Для понятности речи о падающем бегстве присутствия от себя самого надо восстановить в памяти бытие-в-мире как основоустройство этого сущего. От-чего ужаса есть бытие-в-мире как таковое. Каково феноменальное отличие между тем, от чего ужасается ужас, и тем, от чего страшится страх? От-чего ужаса не есть внутримирное сущее. Поэтому с ним по его сути невозможно никакое имение-дела. Угроза не имеет характера некой определенной вредоносности, задевающей угрожаемое в определенном аспекте какой-то особенной фактичной возможности быть. От-чего ужаса совершенно неопределенно. Эта неопределенность не только оставляет фактично нерешенным, какое внутримирное сущее угрожает, но говорит, что вообще внутримирное сущее тут не «релевантно». Ничто из того, что подручно или налично внутри мира, не функционирует как то, перед чем ужасается ужас. Внутримирно раскрытая целость имения-дела с наличным и подручным как таковая вообще не при чем. Она вся в себе проседает [it collapses into itself - Elle s’effondre.]. Мир имеет характер полной незначимости. В ужасе встречает не то или это, с чем как угрожающим могло бы иметься-дело.

Accordingly, when something threatening brings itself close, anxiety does not 'see' any definite 'here' or 'yonder' from which it comes. That in the face of which one has anxiety is characterized by the fact that what threatens is nowhere. Anxiety 'does not know' what that in the face of which it is anxious is. 'Nowhere', however, does not signify nothing: this is where any region lies, and there too lies any disclosedness of the world for essentially spatial Being-in. Therefore that which threatens cannot bring itself close from a definite direction within what is close by; it is already 'there', and yet nowhere; it is so close that it is oppressive and stifles one's breath, and yet it is nowhere.

Оттого ужас и не «видит» определенного «тут» и «там», откуда сюда близится угрожающее. Что угрожающее нигде, характерно для от-чего ужаса. Он «не знает», что это такое, перед чем он ужасается. «Нигде» однако означает не ничто, но тут лежит область вообще, разомкнутость мира вообще для сущностно пространственного бытия-в. Угрожающее потому и не может приблизиться сюда по определенному направлению внутри близости, оно уже «вот» – и все же нигде, оно так близко, что теснит и перебивает дыхание – и все же нигде.

In that in the face of which one has anxiety, the 'It is nothing and nowhere' becomes manifest. The obstinacy of the "nothing and nowhere within-the-world" means as a phenomenon that the world as such is that in the face of which one has anxiety. The utter insignificance which makes itself known in the "nothing and nowhere", does not signify that the world is absent, but tells us that entities within-the-world are of so little importance in themselves that on the basis of this insignificance of what is withinthe-world, the world in its worldhood is all that still obtrudes itself.

В от-чего ужаса его «ничто и нигде» выходит наружу. Наседание внутримирного ничто и нигде феноменально означает: от-чего ужаса есть мир как таковой. Полная незначимость, возвещающая о себе в ничто и нигде, не означает мироотсутствия, но говорит, что внутримирно сущее само по себе настолько полностью иррелевантно, что на основе этой незначимости всего внутримирного единственно только мир уже наседает в своей мирности.  

What oppresses us is not this or that, nor is it the summation of everything present-at-hand; it is rather the possibility of the ready-to-hand in general; that is to say, it is the world itself. When anxiety has subsided, then in our everyday way of talking we are accustomed to say that 'it was really nothing'. And what it was, indeed, does get reached ontically by such a way of talking. Everyday discourse tends towards concerning itself with the ready-to-hand and talking about it. That in the face of which anxiety is anxious is nothing ready-to-hand within-the-world. But this "nothing ready-to-hand", which only our everyday circumspective discourse understands, is not totally nothing. The "nothing" of readiness-to-hand is grounded in the most primordial 'something'—in the world. Ontologically, however, the world belongs essentially to Dasein's Being as Being-in-the-world. So if the "nothing"—that is, the world as such— exhibits itself as that in the face of which one has anxiety, this means that Being-in-the-world itself is that in the face of which anxiety is anxious.

Теснящее есть не то или это, но также не все наличное вместе как сумма, а возможность подручного вообще, т.е. сам мир. Когда ужас улегся, обыденная речь обыкновенно говорит: «что собственно было? ничего». Эта речь онтически угадывает по сути то, что тут было. Обыденная речь погружена в озабочение подручным и проговаривание его. Перед чем ужасается ужас, есть ничто из внутримирного подручного. Но это ничто подручного, единственно понятное повседневной усматривающей речи, вовсе не есть тотальное ничто. Ничто подручности коренится в исходнейшем «нечто», в мире. Последний однако принадлежит онтологически по сути к бытию присутствия как бытию-в-мире. Если соответственно в качестве от-чего ужаса выступает ничто, т.е. мир как таковой, то этим сказано: перед чем ужасается ужас, есть само бытие-в-мире.

Being-anxious discloses, primordially and directly, the world as world. It is not the case, say, that the world first gets thought of by deliberating about it, just by itself, without regard for the entities within-the-world, and that, in the face of this world, anxiety then arises; what is rather the case is that the world as world is disclosed first and foremost by anxiety, as a mode of state-of-mind. This does not signify, however, that in anxiety the worldhood of the world gets conceptualized.  

Захваченность ужасом размыкает исходно и прямо мир как мир. Не сначала, скажем через размышление, отвлекаются от внутримирно сущего и мыслят уже только мир, перед которым потом возникает ужас, но ужасом как модусом расположенности впервые только и разомкнут мир как мир. Это однако не означает, что в ужасе мирность мира осмысливается [Ce qui ne signifie pourtant pas que dans l’angoisse la mondanéité du monde soit conçue].

Anxiety is not only anxiety in the face of something, but, as a state-of-mind, it is also anxiety about something. That which anxiety is profoundly anxious [sich abängstet] about is not a definite kind of Being for Dasein or a definite possibility for it. Indeed the threat itself is indefinite, and therefore cannot penetrate threateningly to this or that factically concrete potentiality-for-Being. That which anxiety is anxious about is Being-in-the-world itself. In anxiety what is environmentally ready-to-hand sinks away, and so, in general, do entities within-the-world. The 'world' can offer nothing more, and neither can the Dasein-with of Others. Anxiety thus takes away from Dasein the possibility of understanding itself, as it falls, in terms of the 'world' and the way things have been publicly interpreted. Anxiety throws Dasein back upon that which it is anxious about —its authentic potentiality-for-Being-in-the-world. Anxiety individualizes Dasein for its ownmost Being-in-the-world, which as something that understands, projects itself essentially upon possibilities. Therefore, with that which it is anxious about, anxiety discloses Dasein as Being-possible, and indeed as the only kind of thing which it can be of its own accord as something individualized in individualization [vereinzeltes in der Vereinzelung].  

Ужас есть не только ужас от…, но как расположение одновременно ужас за… То, за что берет ужас, не есть некая определенная манера бытия и возможность присутствия. Угроза ведь сама неопределенна и потому неспособна угрожающе вторгнуться в ту или эту фактично конкретную бытийную способность. За что берет ужас, есть само бытие-в-мире. В ужасе то, что было подручно в окружающем мире, вообще внутримирно сущее, тонет. «Мир» неспособен ничего больше предложить, как и соприсутствие других. Ужас отнимает таким образом у присутствия возможность падая понимать себя из «мира» и публичной истолкованности. Он отбрасывает присутствие назад к тому, за что берет ужас, к его собственной способности-быть-в-мире. Ужас уединяет присутствие в его наиболее своем бытии-в-мире, которое в качестве понимающего сущностно бросает себя на свои возможности. С за-что ужаса присутствие разомкнуто ужасом как бытие-возможным, а именно как то, чем оно способно быть единственно от себя самого как уединенного в одиночестве.

Anxiety makes manifest in Dasein its Being towards its ownmost potentiality-for-Being—that is, its Being-free for the freedom of choosing itself and taking hold of itself. Anxiety brings Dasein face to face with its Beingfree for (propensio in . . .) the authenticity of its Being, and for this authenticity as a possibility which it always is. But at the same time, this is the Being to which Dasein as Being-in-the-world has been delivered over.


Ужас обнажает в присутствии бытие к наиболее своей способности быть, т.е. освобожденность для свободы избрания и выбора себя самого. Ужас ставит присутствие перед его освобожденностью для.. (propensio in…) собственности его бытия как возможности, какая оно всегда уже есть. Это бытие однако есть вместе то, которому присутствие вверено как бытие-в-мире.

That about which anxiety is anxious reveals itself as that in the face of which it is anxious—namely, Being-in-the-world. The selfsameness of that in the face of which and that about which one has anxiety, extends even to anxiousness [Sichängsten] itself. For, as a state-of-mind, anxiousness is a basic kind of Being-in-the-world. Here the disclosure and the disclosed are existentially selfsame in such a way that in the latter the world has been disclosed as world, and Being-in has been disclosed as a potentiality-for-Being which is individualized, pure, and thrown; this makes it plain that with the phenomenon of anxiety a distinctive state-of-mind has become a theme for Interpretation. Anxiety individualizes Dasein and thus discloses it as 'solus ipse'. But this existential 'solipsism' is so far from the displacement of putting an isolated subject thing into the innocuous emptiness of a worldless occurring, that in an extreme sense what it does is precisely to bring Dasein face to face with its world as world, and thus bring it face to face with itself as Being-in-theworld.  

То, за что ужасается ужас, приоткрывается как то, от чего он ужасается: бытие-в-мире. Тождество от-чего ужаса и его за-что распространяется даже на само состояние ужаса. Ибо последнее есть как расположение один из основообразов бытия-в-мире. Экзистенциальное тождество размыкания с разомкнутым, а именно такое, что в последнем разомкнут мир как мир, бытие-в как уединенная, чистая, брошенная способность быть, делает ясным, что с феноменом ужаса темой интерпретации стало отличительное расположение. Тревога уединяет и тем размыкает присутствие как «solus ipse». Этот экзистенциальный «солипсизм» однако настолько не переносит изолированную субъекто-вещь в безобидную пустоту безмирного бывания, что наоборот как раз ставит присутствие в экстремальном смысле перед его миром как миром и тем самым его самого – перед ним самим как бытием-в-мире.

Again everyday discourse and the everyday interpretation of Dasein furnish our most unbiased evidence that anxiety as a basic state-of-mind is disclosive in the manner we have shown. As we have said earlier, a state-of-mind makes manifest 'how one is'. In anxiety one feels 'uncanny'.[unheimlich]Here the peculiar indefiniteness of that which Dasein finds itself alongside in anxiety, comes proximally to expression: the "nothing and nowhere". But here "uncanniness" also means "not-being-at-home" [das Nichtzuhause-sein]. In our first indication of the phenomenal character of Dasein's basic state and in our clarification of the existential meaning of "Being-in" as distinguished from the categorial signification of 'insideness', Being-in was defined as "residing alongside . . .", "Being-familiar with . . ." This character of Being-in was then brought to view more concretely through the everyday publicness of the "they", which brings tranquillized self-assurance—'Being-at-home', with all its obviousness—into the average everydayness of Dasein. On the other hand, as Dasein falls, anxiety brings it back from its absorption in the 'world'. Everyday familiarity collapses. Dasein has been individualized, but individualized as Being-inthe-world. Being-in enters into the existential 'mode' of the "not-at-home". Nothing else is meant by our talk about 'uncanniness'.  

Что ужас как основорасположение размыкает названным образом, тому опять непредвзятейшим свидетельством повседневное толкование присутствия и речь. Расположение, было сказано выше, показывает, «как оно» человеку. В «ужасе» ему «жутко». [Dans l’angoisse, « c’est inquiétant », « c’est étrange ».] Здесь выражается ближайшим образом своеобычная неопределенность того, при чем присутствие находит себя в ужасе: ничего и нигде. Жуть тут подразумевает однако вместе с тем бытие-не-по-себе. При первом феноменальном показе основоустройства присутствия и прояснении экзистенциального смысла бытия-в, отличающегося от категориального значения «внутриположности», бытие-в определялось как обитание при…, освоенность с… Эта черта бытия-в была потом конкретнее продемонстрирована через повседневную публичность людей, вносящих успокоенную самоуверенность, некую само собой разумеющуюся «освоенность» в среднюю повседневность присутствия. Ужас, напротив, извлекает присутствие назад из его падающего растворения в «мире». Повседневная свойскость подрывается. Присутствие уединено, причем однако в качестве бытия-в-мире. Бытие-в входит в экзистенциальный «модус» несвойскости. Ничего другого речь о «не-по-себе» не подразумевает.

By this time we can see phenomenally what falling, as fleeing, flees in the face of. It does not flee in the face of entities within-the-world; these are precisely what it flees towards—as entities alongside which our concern, lost in the "they", can dwell in tranquillized familiarity. When in falling we flee into the "at-home" of publicness, we flee in the face of the "not-at-home"; that is, we flee in the face of the uncanniness which lies in Dasein —in Dasein as thrown Being-in-the-world, which has been delivered over to itself in its Being. This uncanniness pursues Dasein constantly, and is a threat to its everyday lostness in the "they", though not explicitly. This threat can go together factically with complete assurance and selfsufficiency in one's everyday concern. Anxiety can arise in the most innocuous Situations. Nor does it have any need for darkness, in which it is commonly easier for one to feel uncanny. In the dark there is emphatically 'nothing' to see, though the very world itself is still 'there', and 'there' more obtrusively.

Теперь становится феноменально видно, от чего бежит падение как бегство. Не от внутримирного сущего, но именно к нему как сущему, при котором озабоченность, теряясь в "людях", способна держаться успокоенной свойскости. Падающее бегство в свойскость публичности есть бегство от не-по-себе, т.е. от жути, лежащей в присутствии как брошенном, себе самому в своем бытии вверенном бытии-в-мире. Эта жуть постоянно настигает присутствие и грозит, пускай неявно, его обыденной затерянности в людях. Эта угроза фактично может сочетаться с полной уверенностью и беспроблемностью повседневного озабочения. Ужас может проснуться в безобиднейших ситуациях. Не требуется даже и темноты, в которой человеку обычно чаще делается жутко. В темноте подчеркнутым образом «ничего» не видно, хотя как раз мир все еще и настойчивее есть в своем «вот».

If we Interpret Dasein's uncanniness from an existential-ontological point of view as a threat which reaches Dasein itself and which comes from Dasein itself, we are not contending that in factical anxiety too it has always been understood in this sense. When Dasein "understands" uncanniness in the everyday manner, it does so by turning away from it in falling; in this turning-away, the "not-at-home" gets 'dimmed down'. Yet the everydayness of this fleeing shows phenomenally that anxiety, as a basic state-of-mind, belongs to Dasein's essential state of Being-in-the world, which, as one that is existential, is never present-at-hand but is itself always in a mode of factical Being-there —that is, in the mode of a state-of-mind. That kind of Being-in-the-world which is tranquillized and familiar is a mode of Dasein's uncanniness, not the reverse. From an existential-ontological point of view, the "not-at-home" must be conceived as the more primordial phenomenon.

Если мы экзистенциально-онтологически интерпретируем жуть присутствия как угрозу, задевающую само присутствие из него же самого, то этим не утверждается, что в фактическом ужасе жуть всегда уже в этом смысле и понята. Повседневный способ, каким ее не-по-себе понимается присутствием, есть падающее отшатывание, «гасящее» ту несвойскость. Обыденность этого бегства феноменально показывает однако: к сущностному устройству присутствующего бытия-в-мире, в качестве экзистенциального никогда не наличному, но существующему по себе всегда в модусе фактичного присутствия, т.е. расположения, принадлежит как основорасположение ужас. Успокоенно-освоившееся бытие-в-мире есть модус жути присутствия, не наоборот. Не-по-себеэкзистенциально-онтологически следует принимать за более исходный феномен.

And only because anxiety is always latent in Being-in-the-world, can such Being-in-the-world, as Being which is alongside the 'world' and which is concernful in its state-of-mind, ever be afraid. Fear is anxiety, fallen into the 'world', inauthentic, and, as such, hidden from itself.

И лишь поскольку ужас подспудно всегда уже определяет бытие-в-мире, последнее как расположенно-озаботившееся бытие при «мире» способно страшиться. Страх есть упавший в мир, несобственный и от себя самого как таковой потаенный ужас.

After all, the mood of uncanniness remains, factically, something for which we mostly have no existentiell understanding. Moreover, under the ascendancy of falling and publicness, 'real' anxiety is rare. Anxiety is often conditioned by 'physiological' factors. This fact, in its facticity, is a problem ontologically, not merely with regard to its ontical causation and course of development. Only because Dasein is anxious in the very depths of its Being, does it become possible for anxiety to be elicited physiologically.

Фактично ведь настроение жути и остается большей частью Экзистентно непонятым. «Собственный» ужас кроме того при господстве падения и публичности редок. Часто ужас обусловлен «физиологически». Этот факт есть в его фактичности онтологическая проблема, не только в аспекте его онтической причинности и формы протекания. Физиологическое возбуждение ужаса становится возможно лишь поскольку присутствие ужасается в основании своего бытия.

Even rarer than the existentiell Fact of "real" anxiety are attempts to Interpret this phenomenon according to the principles of its existential-ontological Constitution and function. The reasons for this lie partly in the general neglect of the existential analytic of Dasein, but more particularly in a failure to recognize the phenomenon of state-of-mind . Yet the factical rarity of anxiety as a phenomenon cannot deprive it of its fitness to take over a methodological function in principle for the existential analytic. On the contrary, the rarity of the phenomenon is an index that Dasein, which for the most part remains concealed from itself in its authenticity because of the way in which things have been publicly interpreted by the "they", becomes disclosable in a primordial sense in this basic state-of-mind.

 Еще более редки чем экзистентный факт собственного ужаса попытки интерпретировать этот феномен в его принципиальной экзистенциально-онтологической конституции и функции. Основания для этого лежат отчасти в пренебрежении экзистенциальной аналитикой присутствия вообще, особенно же в игнорировании феномена расположения. Фактическая редкость феномена ужаса не может однако лишить его пригодности исполнять для экзистенциальной аналитики принципиальную методическую функцию. Напротив редкость феномена есть показатель того, что присутствие, которое большей частью из-за общедоступной истолкованности людей остается себе самому в его собственности скрыто, в этом основорасположении становится в исходном смысле способно к разомкнутости.

 Of course it is essential to every state-of-mind that in each case Beingin-the-world should be fully disclosed in all those items which are constitutive for it—world, Being-in, Self. But in anxiety there lies the possibility of a disclosure which is quite distinctive; for anxiety individualizes. This individualization brings Dasein back from its falling, and makes manifest to it that authenticity and inauthenticity are possibilities of its Being. These basic possibilities of Dasein (and Dasein is in each case mine) show themselves in anxiety as they are in themselves—undisguised by entities within-the-world, to which, proximally and for the most part, Dasein clings.

Правда, к сути всякого расположения принадлежит размыкать всякий раз полное бытие-в-мире по всем его конститутивным моментам (мир, бытие-в, самость). Но в ужасе лежит возможность отличительного размыкания, поскольку он уединяет. Это одиночество возвращает присутствие из его падения и показывает ему собственность и несобственность как возможности его бытия. Эти основовозможности присутствия, которое всегда мое, кажут себя в ужасе словно на самих себе, незаслоненно внутримирным сущим, за которое присутствие ближайшим образом и обычно цепляется.

How far has this existential Interpretation of anxiety arrived at a phenomenal basis for answering the guiding question of the Being of the totality of Dasein's structural whole?

В каком смысле с этой экзистенциальной интерпретацией ужаса добыта феноменальная почва для ответа на ведущий вопрос о бытии целости структурного целого присутствия?