M.Heidegger "Being and time" 38. Falling and Thrownness

Idle talk, curiosity and ambiguity characterize the way in which, in an everyday manner, Dasein is its 'there'—the disclosedness of Being-inthe-world. As definite existential characteristics, these are not present-at-hand in Dasein, but help to make up its Being. In these, and in the way they are interconnected in their Being, there is revealed a basic kind of Being which belongs to everydayness; we call this the "falling"[Verfallen]of Dasein.

§ 38. Падение и брошенность

Толки, любопытство и двусмысленность характеризуют способ, каким присутствие есть вседневно свое «вот», разомкнутость бытия-в-мире. Эти черты как экзистенциальные определения не наличествуют в присутствии, они со-ставляют его бытие. В них и в их бытийной взаимосвязи обнажается основообраз бытия повседневности, который мы именуем падением присутствия.

This term does not express any negative evaluation, but is used to signify that Dasein is proximally and for the most part alongside the 'world' of its concern. This "absorption in . . ." [Aufgehen bei . . .] has mostly the character of Being-lost in the publicness of the "they". Dasein has, in the first instance, fallen away [abgefallen] from itself as an authentic potentiality for Being its Self, and has fallen into the 'world'. "Fallenness" into the 'world' means an absorption in Being-with-one-another, in so far as the latter is guided by idle talk, curiosity, and ambiguity. Through the Interpretation of falling, what we have called the "inauthenticity" of Dasein may now be defined more precisely. On no account, however, do the terms "inauthentic" and "non-authentic" signify 'really not', as if in this mode of Being, Dasein were altogether to lose its Being. "Inauthenticity," does not mean anything like Being-no-longer-in-the-world, but amounts rather to a quite distinctive kind of Being-in-the-world—the kind which is completely, fascinated by the 'world' and by the Dasein with of Others in the "they". Not-Being-its-self [Das Nicht-es-selbst-sein] functions as a positive possibility of that entity which, in its essential concern, is absorbed in a world. This kind of not-Being has to be conceived as that kind of Being which is closest to Dasein and in which Dasein maintains itself for the most part.

Этот титул, не выражающий никакой негативной оценки, призван означать: присутствие ближайшим образом и большей частью существует при озаботившем «мире». Это растворение в бытии при… имеет чаше всего характер потерянности в публичности людей. Присутствие от себя самого как собственной способности-быть-самостью ближайшим образом всегда уже отпало и упало в «мир». Упадшесть в «мир» подразумевает растворение в бытии-друг-с-другом, насколько последнее ведомо толками, любопытством и двусмысленностью. Что мы называли несобственностью присутствия, получит теперь через интерпретацию этого падения более строгое определение. Не– и вне-собственное никоим образом не означает однако «собственно не», как если бы присутствие с этим бытийным модусом вообще теряло свое бытие. Несобственность настолько не подразумевает ничего подобного уже-не-бытию-в-мире, что составляет как раз отличительное бытие-в-мире, полностью захваченное «миром» и соприсутствием других в людях. Не-самим-собой-бытие функционирует как позитивная возможность сущего, которое по своей сути озабочиваясь растворяется в мире. Такое не-бытие надо понимать как ближайший присутствию способ быть, в каком оно большей частью держится.

So neither must we take the fallenness of Dasein as a 'fall' from a purer and higher 'primal status'. Not only do we lack any experience of this ontically, but ontologically we lack any possibilities or clues for Interpreting it.

In falling, Dasein itself as factical Being-in-the-world, is something from which it has already fallen away. And it has not fallen into some entity which it comes upon for the first time in the course of its Being, or even one which it has not come upon at all; it has fallen into the world, which itself belongs to its Being. Falling is a definite existential characteristic of Dasein itself. It makes no assertion about Dasein as something presentat-hand, or about present-at-hand relations to entities from which Dasein 'is descended' or with which Dasein has subsequently wound up in some sort of commercium.

Падение присутствия нельзя поэтому брать и как «грехопадение» из более чистого и высшего «прасостояния». О том мы не только онтически не имеем никакого опыта, но и онтологически никаких возможностей и путеводных нитей интерпретации.

От себя самого как фактичного (factical!!) бытия-в-мире присутствие как падающее уже отпало; и падает оно не на чем-то сущем, с каким сталкивается или нет впервые лишь в ходе своего бытия, но на мире, который сам к его бытию принадлежит. Падение есть экзистенциальное определение самого присутствия и ничего не высказывает о нем как наличном, о наличных отношениях к сущему, от которого оно «происходит», или к сущему, с которым позднее вошло в соmmercium.

We would also misunderstand the ontologico-existential structure of falling if we were to ascribe to it the sense of a bad and deplorable ontical property of which, perhaps, more advanced stages of human culture might be able to rid themselves.

Онтологически-экзистенциальная структура падения была бы также криво понята, захоти кто придать ей смысл дурного и прискорбного онтического свойства, допускающего возможно преодоление на продвинутых стадиях человеческой культуры.

Neither in our first allusion to Being-in-the-world as Dasein's basic state, nor in our characterization of its constitutive structural items, did we go beyond an analysis of the constitution of this kind of Being and take note of its character as a phenomenon. We have indeed described concern and solicitude, as the possible basic kinds of Being-in. But we did not discuss the question of the everyday kind of Being of these ways in which one may be. We also showed that Being-in is something quite different from a mere confrontation, whether by way of observation or by way of action; that is, it is not the Being-present-at-hand-together of a subject and an Object. Nevertheless, it must still have seemed that Being-in-the-world has the function of a rigid framework, within which Dasein's possible ways of comporting itself towards its world run their course without touching the 'framework' itself as regards its Being. But this supposed 'framework' itself helps make up the kind of Being which is Dasein's. An existential mode of Being-in-the-world is documented in the phenomenon of falling.

При первом указании на бытие-в-мире как основоустройство присутствия, равно и при характеристике его конститутивных структурных моментов за анализом этого бытийного устройства образ его бытия оставался без внимания. Правда, были описаны основные виды бытия-в, озабочение и заботливость. Вопрос о повседневном бытийном образе этих способов быть остался неразобран. Также обнаружилось, что бытие-в есть что угодно только не лишь созерцающее или деятельное противостояние, т.е. совместное наличествование, субъекта и объекта. Тем не менее неизбежно оставалась видимость, будто бытие-в-мире функционирует как жесткий каркас, внутри которого развертываются возможные подходы присутствия к своему миру, не затрагивая бытийно сам «каркас». Этот предположительный «каркас» однако сам тоже составляет бытийный способ присутствия. Экзистенциальный модус бытия-в-мире документируется в феномене падения.

Idle talk discloses to Dasein a Being towards its world, towards Others, and towards itself—a Being in which these are understood, but in a mode of groundless floating. Curiosity discloses everything and anything, yet in such a way that Being-in is everywhere and nowhere. Ambiguity hides nothing from Dasein's understanding, but only in order that Being-inthe-world should be suppressed in this uprooted "everywhere and nowhere".

Толки размыкают присутствию понимающее бытие к его миру, к другим и к нему самому, однако так, что это бытие к… имеет модус беспочвенного зависания. Любопытство размыкает все и вся, но так, что бытие-в оказывается везде и нигде. Двусмысленность не утаивает от понятливости присутствия ничего, но только с тем чтобы вогнать бытие-в-мире в выкорчеванное везде-и-нигде.

By elucidating ontologically the kind of Being belonging to everyday Being-in-the-world as it shows through in these phenomena, we first arrive at an existentially adequate determination of Dasein's basic state. Which is the structure that shows us the 'movement' of falling?

С онтологическим прояснением проглядывающего в этих феноменах бытийного образа повседневного бытия-в-мире мы впервые добываем экзистенциально достаточное определение основоустройства присутствия. Какую структуру кажет «динамика» падения.?

Idle talk and the way things have been publicly interpreted (which idle talk includes) constitute themselves in Being-with-one-another. Idle talk is not something present-at-hand for itself within the world, as a product detached from Being-with-one-another. And it is just as far from letting itself be volatilized to something 'universal' which, because it belongs essentially to nobody, is 'really' nothing and occurs as 'Real' only in the individual Dasein which speaks. Idle talk is the kind of Being that belongs to Being-with-one-another itself; it does not first arise through certain circumstances which have effects upon Dasein 'from outside'. But if Dasein itself, in idle talk and in the way things have been publicly interpreted, presents to itself the possibility of losing itself in the "they" and falling into groundlessness, this tells us that Dasein prepares for itself a constant temptation towards falling. Being-in-the-world is in itself tempting [versucherisch].

Толки с заключенной и них публичной истолкованностью конституируются в бытии-друг-с-другом. Как продукт, выделившийся из последнего, и для себя они внутри мира не наличны. Столь же мало позволяют они выпарить себя до чего-то «обобщенного», что, по сути не принадлежа никому, есть «собственно» ничто и «реально» имеет место только в говорящем отдельном присутствии. «Толки есть бытийный образ самого бытия-друг-с-другом, а не возникают только из-за известных обстоятельств, воздействующих на присутствие „извне“. Если однако присутствие само в толках и публичной истолкованности подает себе самому возможность затеряться в людях, подпасть беспочвенности, то этим сказано: присутствие готовит себе самому постоянный соблазн падения. Бытие-в-мире само по себе соблазнительно.

Since the way in which things have been publicly interpreted has already become a temptation to itself in this manner, it holds Dasein fast in its fallenness. Idle talk and ambiguity, having seen everything, having understood everything, develop the supposition that Dasein's disclosedness, which is so available and so prevalent, can guarantee to Dasein that all the possibilities of its Being will be secure, genuine, and full. Through the self-certainty and decidedness of the "they", it gets spread abroad increasingly that there is no need of authentic understanding or the stateof-mind that goes with it. The supposition of the "they" that one is leading and sustaining a full and genuine 'life', brings Dasein a tranquillity, for which everything is 'in the best of order' and all doors are open. Falling Being-in-the-world, which tempts itself, is at the same time tranquillizing [beruhigend].

Став таким образом уже сама себе искушением, публичная истолкованность фиксирует присутствие в его падшести. Толки и двусмысленность, то, что все видано и все понято, создают мнимость, будто такая находящаяся в распоряжении и господствующая разомкнутость присутствия способна обеспечить ему надежность, аутентичность и полноту всех возможностей его бытия. Самоуверенность и решительность людей распространяют растущую ненуждаемость в собственном расположенном понимании. Мнимость людей, что они поддерживают и ведут полную и подлинную «жизнь», вносит в присутствие успокоенность, для которой все состоит «в лучшем порядке» и которой распахнуты все двери. Падающее бытие-в-мире, само себя соблазняя, вместе с тем самоуспокоительно.

However, this tranquillity in inauthentic Being does not seduce one into stagnation and inactivity, but drives one into uninhibited 'hustle' ["Betriebs"]. Being-fallen into the 'world' does not now somehow come to rest.

Это успокоение в несобственном бытии подбивает однако не к застою и бездеятельности, но вгоняет в безудержность «занятий». Бытие-упавшим в «мир» к какому-то покою теперь не приходит.

The tempting tranquillization aggravates the falling. With special regard to the interpretation of Dasein, the opinion may now arise that understanding the most alien cultures and 'synthesizing' them with one's own may lead to Dasein's becoming for the first time thoroughly and genuinely enlightened about itself. Versatile curiosity and restlessly "knowing it all" masquerade as a universal understanding of Dasein. But at bottom it remains indefinite what is really to be understood, and the question has not even been asked. Nor has it been understood that understanding itself is a potentiality-for-Being which must be made free in one's ownmost Dasein alone. When Dasein, tranquillized, and 'understanding' everything, thus compares itself with everything, it drifts along towards an alienation [Entfremdung] in which its ownmost potentiality-for-Being is hidden from it. Falling Being-in-the-world is not only tempting and tranquillizing; it is at the same time alienating.

Соблазнительное успокоение ускоряет (accentue - усиливает) падение. В частном аспекте толкования присутствия теперь может возникнуть мнение, что понимание самых чужих культур и их «синтез» со своей ведут к полной и впервые истинной просвещенности присутствия насчет себя самого. Искушенное любопытство и беспокойное всезнание симулируют универсальную понятность присутствия. Но по сути остается не определено и не спрошено, что же собственно подлежит пониманию; остается непонято, что понимание само есть умение быть, должное высвободиться единственно в самом своем присутствии. В этом успокаивающем, все «понимающем» сравнении себя со всем, присутствие скатывается к отчуждению, в каком от него таится самое свое умение быть. Падающее бытие-в-мире как соблазнительно-успокаивающее вместе с тем отчуждающее.

Yet this alienation cannot mean that Dasein gets factically torn away from itself. On the contrary, this alienation drives it into a kind of Being which borders on the most exaggerated 'self-dissection', tempting itself with all possibilities of explanation, so that the very 'charactcrologies' and 'typologies' which it has brought about are themselves already becoming something that cannot be ' surveyed at a glance. This alienation closes off from Dasein its authenticity and possibility, even if only the possibility of genuinely foundering. It does not, however, surrender Dasein to an entity which Dasein itself is not, but forces it into its inauthenticity—into a possible kind of Being of itself. The alienation of falling—at once tempting and tranquillizing—leads by its own movement, to Dasein's getting entangled [verfängt] in itself.

Это отчуждение опять же не может однако значить, что присутствие становится от самого себя фактически оторвано; напротив, оно вгоняет присутствие в способ бытия, склонный к предельнейшему «самоанализу», искушающий себя во всех толковательных возможностях, так что являемые им «характерологии» и «типологии» сами уже становятся необозримы. Это отчуждение, замыкающее от присутствия его собственность и возможность, хотя бы и таковую подлинного провала, не вверяет его однако сущему, каким оно само не является, но оттесняет в его несобственность, в возможный способ быть его самого. Соблазняюще-успокаивающее отчуждение падения ведет в его особой динамике к тому, что присутствие в себе самом запутывается.

The phenomena we have pointed out—temptation, tranquillizing, alienation and self-entangling (entanglement)—characterize the specific kind of Being which belongs to falling. This 'movement' of Dasein in its own Being, we call its "downward plunge" [Absturz]. Dasein plunges out of itself into itself, into the groundlessness and nullity of inauthentic everydayness. But this plunge remains hidden from Dasein by the way things have been publicly interpreted, so much so, indeed, that it gets interpreted as a way of 'ascending' and 'living concretely'.

Выявленные феномены соблазна, успокоения, отчуждения и самозапутывания (путаности) характеризуют специфический бытийный способ падения. Мы именуем эту «динамику» присутствия в его своем бытии срывом. Присутствие срывается из него самого в него само, в беспочвенность и ничтожество несобственной повседневности. Этот срыв однако остается для него публичной истолкованностью потаен, а именно так, что толкуется как «взлет» и «конкретная жизнь».

This downward plunge into and within the groundlessness of the inauthentic Being of the "they", has a kind of motion which constantly tears the understanding away from the projecting of authentic possibilities, and into the tranquillized supposition that it possesses everything, or that everything is within its reach. Since the understanding is thus constantly torn away from authenticity and into the "they" (though always with a sham of authenticity), the movement of falling is characterized by turbulence [Wirbel].

Род подвижности в "людях" при срыве в беспочвенность несобственного бытия и внутри нее постоянно отрывает понимание от набрасывания собственных возможностей и зарывает его в успокоенную мнимость всеобладания соотв. вседостижения. Этот постоянный отрыв от собственности и все же всегда инсценировка таковой заодно с вырванностью в "люди" характеризуют динамику провала как вихрение.

Falling is not only existentially determinative for Being-in-the-world. At the same time turbulence makes manifest that the thrownness which can obtrude itself upon Dasein in its state-of-mind, has the character of throwing and of movement. Thrownness is neither a 'fact that is finished' nor a Fact that is settled. [Die Geworfenheit ist nicht nur nicht eine "fertige Tatsache", sondem auch nicht ein abgeschlossenes Faktum]Dasein's facticity is such that as long as it is what it is, Dasein remains in the throw, and is sucked into the turbulence of the "they's" inauthenticity. Thrownness, in which facticity lets itself be seen phenomenally, belongs to Dasein, for which, in its Being, that very Being is an issue. Dasein exists factically.

Падение не только экзистенциально определяет бытие-в-мире. Вихрение обнаруживает вместе бросковый и подвижный характер брошенности, способной в расположении присутствия навязывать себя ему самому. Брошенность не только не «законченная эмпирия», но даже и не завершенный факт. К его фактичности принадлежит, что присутствие, пока оно есть что оно есть, оказывается в броске и втянуто в вихрение несобственности "людей". Брошенность, в какой дает себя феноменально увидеть фактичность, принадлежит к присутствию, для которого дело в его бытии идет о самом этом бытии. Присутствие экзистирует фактично.

[Le Dasein existe facticement.]

But now that falling has been exhibited, have we not set forth a phenomenon which speaks directly against the definition we have used in indicating the formal idea of existence? Can Dasein be conceived as an entity for which, in its Being, its potentiality-for-Being is an issue, if this entity, in its very everydayness, has lost itself, and, in falling, 'lives' away from itself? But falling into the world would be phenomenal 'evidence' against the existentiality of Dasein only if Dasein were regarded as an isolated "I" or subject, as a self-point from which it moves away. In that case, the world would be an Object. Falling into the world would then have to be re-Interpreted ontologically as Being-present-at-hand in the manner of an entity within-the-world. If, however, we keep in mind   that Dasein's Being is in the state of Being-in-the-world, as we have already pointed out, then it becomes manifest that falling, as a kind of Being of this Being-in, affords us rather the most elemental evidence for Dasein's existentiality. In failing, nothing other than our potentiality-for-Being-in world is the issue, even if in the mode of inauthenticity. Dasein can fall only because Being-in-the-world understandingly with a state-of-mind is an issue for it. On the other hand, authentic existence is not something which floats above falling everydayness; existentially, it is only a modified way in which such everydayness is seized upon.

 Но не проступил ли с этим показом падения феномен, говорящий прямо против определения, каким была отмечена формальная идея экзистенции? Может ли присутствие пониматься как сущее, в чьем бытии дело идет об умении быть, если это сущее как раз в своей повседневности потеряло себя и «живет» в падении прочь от себя? Падение в мир только тогда будет однако феноменальным «доводом» против экзистенциальности присутствия, когда последнее станут вводить как изолированный Я-субъект, как точко-самость [comme un point d’identité], прочь от которой оно движется. Тогда мир есть объект. Падение в него тогда онтологически переинтерпретируется в наличие по способу внутримирного сущего. Но если мы удержим за бытием присутствия выявленное устройство бытия-в-мире, то станет очевидно, что падение как бытийный модус этого бытия-в представляет скорее важнейший довод за экзистенциальность присутствия. В падении дело идет не о чем другом как об умении-быть-в-мире, хотя и в модусе несобственности. Присутствие может падать только потому что дело для него идет о понимающе-расположенном бытии-в-мире. И наоборот, собственно экзистенция есть не то, что парит над падающей обыденностью, но экзистенциально она есть лишь модифицированное овладение последней.

The phenomenon of falling does not give us something like a 'night view' of Dasein, a property which occurs ontically and may serve to round out the innocuous aspects of this entity. Falling reveals an essential ontological structure of Dasein itself. Far from determining its nocturnal side, it constitutes all Dasein's days in their everydayness.  

Феномен падения не дает и чего-то вроде «ночного аспекта» присутствия, онтически бывающего свойства, могущего послужить для восполнения безобидного аспекта этого сущего. Падение разоблачает сущностную онтологическую структуру самого присутствия, тем менее определяющую его ночной оборот, что ею конституируются все его дни в их обыденности.

It follows that our existential-ontological Interpretation makes no ontical assertion about the 'corruption of human Nature', not because the necessary evidence is lacking, but because the problematic of this Interpretation is prior to any assertion about corruption or incorruption. Falling is conceived ontologically as a kind of motion. Ontically, we have not decided whether man is 'drunk with sin' and in the status corruptionis, whether he walks in the status integritatis, or whether he finds himself in an intermediate stage, the status gratiae. But in so far as any faith or 'world view', makes any such assertions, and if it asserts anything about Dasein as Being-in-the-world, it must come back to the existential structures which we have set forth, provided that its assertions are to make a claim to conceptual understanding.  

Экзистенциально-онтологическая интерпретация не дает потому и онтического суждения о «порче человеческой натуры», не от нехватки нужных доказательств, но поскольку ее проблематика лежит до всякого высказывания о порче и неиспорченности [parce que sa problématique est antérieure à tout énoncé sur la corruption ou l’intégrité]. Падение есть понятие онтологической динамики. Онтического решения, «погряз» ли человек «в грехе», пребывает в status corruptionis. переходит ли в status integritatis или находится на промежуточной стадии, в status gratiae, не выносится. Вера и «миро-воззрение» однако, поскольку они так или иначе высказываются и когда они высказываются о присутствии как бытии-в-мире, должны будут возвращаться к выявленным экзистенциальным структурам, если предполагать, что их высказывания выдвигают одновременно заявку на концептуальную понятность.

The leading question of this chapter has been about the Being of the "there". Our theme has been the ontological Constitution of the disclosedness which essentially belongs to Dasein. The Being of that disclosedness is constituted by states-of-mind, understanding, and discourse. Its everyday kind of Being is characterized by idle talk, curiosity, and ambiguity. These show us the movement of falling, with temptation, tranquillizing, alienation, and entanglement as its essential characteristics.  

Ведущий вопрос этой главы был о бытии вот. Темой стала онтологическая конституция разомкнутости, сущностно принадлежащей к присутствию. Ее бытие конституируется в расположении, понимании и речи. Повседневный способ бытия разомкнутости характеризуется через толки, любопытство и двусмысленность. Сами эти последние являют динамику падения с сущностными чертами соблазна, успокоения, отчуждения и запутанности.

But with this analysis, the whole existential constitution of Dasein has been laid bare in its principal features, and we have obtained the phenomenal ground for a 'comprehensive' Interpretation of Dasein's Being as care.  

С этим анализом однако целое экзистенциального устройства присутствия в главных чертах выявлено и достигнута феноменальная почва для «подытоживающей» интерпретации бытия присутствия как заботы.