М. Хайдеггер "Бытие и время" 27. Повседневное бытие самости и "люди"

27. Everyday Being-one's-Self and the "They"

The ontologically relevant result of our analysis of Being-with is the insight that the 'subject character' of one's own Dasein and that of Others is to be defined existentially—that is, in terms of certain ways in which one may be. In that with which we concern ourselves environmentally the Others are encountered as what they arc; they are what they do [sie sind das, was sie betreiben].

§ 27. L’être-Soi-même quotidien et On.

Le résultat ontologiquement pertinent de l’analyse précédente de l’être-avec consiste

dans l’aperçu selon lequel le « caractère de sujet » du Dasein propre et d’autrui se détermine existentialement, c’est-à-dire â partir de certaines guises d’être. C’est dans la préoccupation du monde ambiant que les autres font encontre comme ce qu’ils sont; ils sont ce qu’ils font.

27. Повседневное бытие самости и "люди"

Онтологически релевантный результат предыдущего анализа события лежит в понимании, что «субъектный характер» присутствия своего и других определяется экзистенциально, т.е. из известных способов быть. В мироокружно озаботившем другие встречают как то, что они суть; они суть то, каким делом они заняты.

In one's, concern with what one has taken hold of, whether with, for, or against, the Others, there is constant care' as to the way one differs from them, whether that difference is merely one that is to be evened out, whether one's own Dasein has lagged behind the Others and wants to catch up in relationship to them, or whether one's Dasein already has some priority over them and sets out to keep them suppressed. The care about this distance between them is disturbing to Being-with-one-another, though this disturbance is one that is hidden from it. If we may express this existentially, such Being-with-one-another has the character of distantiality [Abständigkeit]. The more inconspicuous this kind of Being is to everyday Dasein itself, all the more stubbornly and primordially does it work itself out.

Dans la préoccupation pour ce qu’on a entrepris avec, pour et contre les autres, se manifeste constamment le souci d’une différence vis-à-vis des autres : soit qu’il s’agisse simplement d’aplanir cette différence même; soit que le Dasein propre, restant en retrait par rapport aux autres, s’efforce dans leur rapport à eux de les rattraper; soit que le Dasein, jouissant d’une primauté sur les autres, s’attache à les tenir au-dessous de lui. L’être-l’unavec- l’autre, à son insu, est tourmenté par le souci de cette distance. Pour le dire existentialement, il a le caractère du distancement. Moins ce mode d’être s’impose comme tel au Dasein quotidien lui-même, et plus tenacement et originairement il déploie son influence.

В озабочении тем, за что человек взялся вместе с другими, за и против них, постоянно покоится забота об отличии от других, будь то лишь чтобы отличие от них сгладить, будь то потому что свое присутствие – отставая от других – хочет относительно них подтянуться, будь то потому что присутствие в превосходстве над другими замахнулось их подавить. Бытие друг с другом – втайне от себя самого – обеспокоено заботой об этой дистанции. Выражаясь экзистенциально, оно имеет характер хранения дистанции. Чем незаметнее этот способ быть самому повседневному присутствию, тем упрямее и исходнее его действенность.

But this distantiality which belongs to Being-with, is such that Dasein, as everyday Being-with-one-another, stands in subjection [Botmässigkeit] to Others. It itself is not (Nicht es selbst ist); its Being has been taken away by the Others. Dasein's everyday possibilities of Being are for the Others to dispose of as they please. These Others, moreover, are not definite Others. On the contrary, any Other can represent them. What is decisive is just that inconspicuous domination by Others which has already been taken over unawares from Dasein as Being-with. One belongs to the Others oneself and enhances their power. 'The Others' whom one thus designates in order to cover up the fact of one's belonging to them essentially oneself, are those who proximally and for the most part 'are there' in everyday Being-withone-another. The "who" is not this one, not that one, not oneself [man selbst], not some people [einige], and not the sum of them all. The 'who' is the neuter, the "they" [das Man].

Or ce distancement inhérent à l’être-avec implique ceci : le Dasein, en tant qu’être-l’unavec- l’autre quotidien, se tient sous l’emprise d’autrui. Ce n’est pas lui-même qui est, les autres lui ont ôté l’être. La discrétion des autres dispose des possibilités quotidiennes d’être du Dasein. Ces autres ne sont pas alors des autres déterminés. Au contraire, tout autre peut les représenter. L’essentiel, c’est seulement cette domination d’autrui, qui, sans s’imposer a toujours déjà été secrètement acquise par le Dasein comme être-avec. L’on appartient soimême aux autres, et l’on consolide leur puissance. Ce sont « les autres », comme on les appelle pour masquer sa propre appartenance essentielle à eux, qui, de prime abord et le plus souvent, s sont-là » dans l’être-l’un-avec-l’autre quotidien. Le qui n’est alors ni celui-ci, ni celui-là, ni soi-même, ni quelques-uns, ni la somme de tous. Le "qui" est le neutre, le On.

В этой принадлежащей к событию дистанции однако заложено: присутствие как повседневное бытие с другими оказывается на посылках (Botmässigkeit – зависимость, подчинённость) у других. Не оно само есть (Nicht es selbst ist), другие отняли у него бытие. Прихоть других распоряжается повседневными бытийными возможностями присутствия. Эти другие притом не определенные другие. Напротив, любой другой может их представлять. Единственно решает незаметное, присутствием как событием невзначай уже принятое господство других. Человек сам принадлежит к другим и упрочивает их власть. «Другие», которых называют так, чтобы скрыть свою сущностную принадлежность к ним, суть те, кто в повседневном бытии с другими ближайше и чаще всего «присутствуют». Их "кто" не этот и не тот, не сам человек и не некоторые и не сумма всех. «Кто» тут неизвестного рода, "люди".

das Man . Французский вариант перевода (le On) видится наиболее подходящим, поскольку подчеркивает неопределённость и обезличенность. Английское "they" – "они" не учитывает, что дазайн принадлежит к "ним", а русское "люди" – вынуждает переводчика использовать в единичном числе "человек", что совсем не входит в намерения автора.

We have shown earlier how in the environment which lies closest to us, the public 'environment' already is ready-to-hand and is also a matter of concern [mitbesorgt]. In utilizing public means of transport and in making use of information services such as the newspaper, every Other is like the next. This Being-with-one-another dissolves one's own Dasein completely into the kind of Being of 'the Others', in such a way, indeed, that the Others, as distinguishable and explicit, vanish more and more. In this inconspicuousness and unascertainability, the real dictatorship of the "they" is unfolded. We take pleasure and enjoy ourselves as they [man] take pleasure; we read, see, and judge about literature and art as they see and judge; likewise we shrink back from the 'great mass' as they shrink back; we find 'shocking' what they find shocking. The "they", which is nothing definite, and which all are, though not as the sum, prescribes the kind of Being of everydayness.

On a déjà montré précédemment, comment, dans le monde ambiant prochain, le «monde ambiant » public, l’entourage est à chaque fois déjà à-portée-de-la-main et fait partie intégrante de la préoccupation. Dans l’utilisation de moyens de transports publics, dans l’emploi de l’information (journal), tout autre ressemble à l’autre. Cet être-l’un-avec-l’autre dissout totalement le Dasein propre dans le mode d’être « des autres », de telle sorte que les autres s’évanouissent encore davantage quant à leur différenciation et leur particularité expresse. C’est dans cette non-imposition et cette im-perceptibilité que le On déploie sa véritable dictature. Nous nous réjouissons comme on se réjouit ; nous lisons, nous voyons et nous jugeons de la littérature et de l’art comme on voit et juge; plus encore nous nous séparons de la « masse » comme on s’en sépare ; nous nous indignons » de ce dont on s’indigne. Le On, qui n’est rien de déterminé, le On que tous sont - non pas cependant en tant que somme - prescrit le mode d’être de la quotidienneté.

Раньше было показано, как всегда уже в ближайшем миро-окружении подручно и тоже озаботило публичное «мироокружение». В использовании публичных транспортных средств, в применении публичной информационной системы (газета) всякий другой подобен другому. Это бытие-с-другими полностью растворяет свое присутствие всякий раз в способе бытия «других», а именно так, что другие в их различительности и выраженности еще больше исчезают. В этой незаметности и неустановимости "люди" развертывают свою собственную диктатуру. Мы наслаждаемся и веселимся, как "люди"веселятся; мы читаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как "люди"смотрят и судят; но мы и отшатываемся от «толпы», как "люди" отшатываются; мы находим «возмутительным», что "люди"находят возмутительным. "люди", которые не суть нечто определенное и которые суть все, хотя не как сумма, предписывают повседневности способ быть.

The "they" has its own ways in which to be. That tendency of Beingwith which we have called "distantiality" is grounded in the fact that Being-with-one-another concerns itself as such with averageness, which is an existential characteristic of the "they". The "they", in its Being, essentially makes an issue of this. Thus the "they" maintains itself factically in the averageness of that which belongs to it, of that which it regards as valid and that which it does not, and of that to which it grants success and that to which it denies it. In this averageness with which it prescribes what can and may be ventured, it keeps watch over everything exceptional that thrusts itself to the fore. Every kind of priority gets noiselessly suppressed. Overnight, everything that is primordial gets glossed over as something that has long been well known. Everything gained by a struggle becomes just something to be manipulated. Every secret loses its force. This care of averageness reveals in turn an essential tendency of Dasein which we call the "levelling down" [Einebnung] of all possibilities of Being.

Le On a lui-même des guises d’être propres. La tendance de l’être-avec que nous avons nommée le distancement se fonde sur ceci que l’être-l’un-avec-l’autre comme tel se préoccupe de la médiocrité. Celle-ci est un caractère existential du On. C’est d’elle qu’il y va essentiellement pour le On en son être, et c’est pourquoi il se tient facticement dans la médiocrité de ce qui - va », de ce qui est reçu ou non, de ce à quoi on accorde le succès et de ce à quoi on le refuse. Cette médiocrité dans la pré-esquisse de ce qui peut et a le droit d’être risqué veille sur toute exception qui pourrait surgir. Toute primauté est silencieusement empêchée. Tout ce qui est original est aussitôt aplati en passant pour bien connu depuis longtemps. Tout ce qui a été conquis de haute lutte devient objet d’échange. Tout secret perd sa force. Le souci pour la médiocrité dévoile à nouveau une tendance essentielle du Dasein,que nous appelons le nivellement de toutes les possibilités d’être.

Люди сами имеют свои манеры быть. Упоминавшаяся тенденция бытия, именуемая у нас дистанцией, основана на том, что бытие с другими как таковое озаботилось серединой. Она экзистенциальная черта людей. Для людей речь в их бытии идет по сути о ней. Потому они держатся фактично в усредненности того, что подобает, что считается значимым и что нет, за чем признается успех, чему в нем отказывают. Эта серединность, намечая то, что можно и должно сметь, следит за всяким выбивающимся исключением. Всякое превосходство без шума подавляется. Все оригинальное тут же сглаживается как издавна известное. Все отвоеванное становится ручным. Всякая тайна теряет свою силу. Забота серединности обнажает опять же сущностную тенденцию присутствия, которую мы «именуем уравнением всех бытийных возможностей.

"они" держатся фактично в усредненности", "they" maintains itself factically, il se tient facticement – о фактичности см. 'Tatsache' , 'Faktum', 'factuality' , 'facticity' H. 135 and " The Hermeneutics of Facticity".

Distantiality, averageness, and levelling down, as ways of Being for the "they", constitute what we know as 'publicness' ["die Offentlichkeit"]. Publicness proximally controls every way in which the world and Dasein get interpreted, and it is always right—not because there is some distinctive and primary relationship-of-Being in which it is related to 'Things', or because it avails itself of some transparency on the part of Dasein which it has explicitly appropriated, but because it is insensitive to every difference of level and of genuineness and thus never gets to the 'heart of the matter' ["auf die Sachen"]. By publicness everything gets obscured, and what has thus been covered up gets passed off as something familiar and accessible to everyone.

Distancement, médiocrité, nivellement constituent, en tant que guises d’être du On, ce que nous connaissons au titre de « la publicité ». C’est elle qui de prime abord règle toute explicitation du monde et du Dasein, et qui y a toujours le dernier mot. Et s’il en va ainsi, ce n’est pas sur la base d’un rapport d’être insigne et primaire aux « choses », pas parce que la publicité dispose d’une translucidité expressément appropriée du Dasein, mais bien parce qu’elle ne va pas « au fond des choses », parce qu’elle est insensible à l’égard de toutes les différences de niveau et d’authenticité. La publicité obscurcit tout, et elle fait passer ce qu’elle a ainsi recouvert pour ce qui est bien connu et accessible à tous.

Дистанция, середина, уравнение как образы бытия людей конституируют то, что мы знаем как «публичность». Она ближайшим образом правит всем толкованием мира и присутствия и оказывается во всем права. И это не на основании какого-то исключительного и первичного бытийного отношения к «вещам», не потому что она имеет в своем распоряжении отчетливо адекватную прозрачность присутствия, но на основании невхождения «в существо дела», потому что она нечувствительна ко всем различиям уровня и подлинности. Публичность замутняет все и выдает так скрытое за известное и каждому доступное.

The "they" is there alongside everywhere [ist überall dabei], but in such a manner that it has always stolen away whenever Dasein presses for a decision. Yet because the "they" presents every judgment and decision as its own, it deprives the particular Dasein of its answerability. The "they" can, as it were, manage to have 'them' constantly invoking it. ¹ It can be answerable for everything most easily, because it is not someone who needs to vouch for anything. It 'was' always the "they" who did it, and yet it can be said that it has been 'no one'. In Dasein's everydayness the agency through which most things come about is one of which we must say that "it was no one".

Le On est partout là, mais de telle manière aussi qu’il s’est toujours déjà dérobé là où le Dasein se presse vers une décision. Néanmoins, comme le On pré-donne tout jugement et toute décision, il ôte à chaque fois au Dasein la responsabilité. Le On ne court pour ainsi dire aucun risque à ce qu’« on » l’invoque constamment. S’il peut le plus aisément répondre de tout, c’est parce qu’il n’est personne qui ait besoin de répondre de quoi que ce soit. C’« était » toujours le On, et pourtant, on peut dire que « nul » n’était là. Dans la quotidienneté du Dasein, la plupart des choses adviennent par le fait de quelque chose dont on est obligé de dire que ce n’était personne.

"люди"всегда на подхвате, но так, что они же всегда и ускользнули там, где присутствие пробивается к решению. ("на подхвате" в значении "неподалёку, около"). Поскольку однако "люди"преподносят всякое суждение и решение, они снимают с всегдашнего присутствия ответственность. "люди"могут как бы себе обеспечить, что «человек» к ним постоянно апеллирует. Они с крайней легкостью могут за все отвечать, потому что никто не тот, кто должен за что-то постоять. "люди"всегда «были» должны так поступить, и тем не менее можно сказать, что «ни один» не был. В повседневности присутствия почти все делается через тех, о ком мы вынуждены сказать, что никто ими не был.

Thus the particular Dasein in its everydayness is disburdened by the "they". Not only that; by thus disburdening it of its Being, the "they" accommodates Dasein [kommt . . . dem Dasein entgegen] if Dasein has any tendency to take things easily and make them easy. And because the "they" constantly accommodates the particular Dasein by disburdening it of its Being, the "they" retains and enhances its stubborn dominion.

Le On décharge ainsi à chaque fois le Dasein en sa quotidienneté. Mais il y a plus encore : avec cette décharge d’être, le On complaît au Dasein pour autant qu’il y a en lui la tendance à la légèreté et à la facilité, et c’est précisément parce que le On complaît ainsi constamment au Dasein qu’il maintient et consolide sa domination têtue.

"Люди" облегчают так всякое присутствие в его повседневности. И не только это; с таким облегчением бытия "люди"идут присутствию навстречу, поскольку в нем заложена тенденция к упрощению и послаблению. И пока "люди"облегчением бытия постоянно делают шаг навстречу всегдашнему присутствию, они удерживают и упрочивают свое жестоковыйное (упорное) господство.

Everyone is the other, and no one is himself. The "they", which supplies the answer to the question of the "who" of everyday Dasein, is the "nobody" to whom every Dasein has already surrendered itself in Being-among-one-other [Untereinandersein].

Chacun est l’autre et nul n’est lui-même. Le On qui répond à la question du qui du Dasein est le personne auquel tout Dasein, dans son être-les-uns-parmi-les-autres, s’est à chaque fois déjà livré.

Каждый оказывается другой и никто не он сам. Человек, отвечающий на вопрос о кто обыденного присутствия, есть тот никто, кому всякое присутствие в его бытии-друг-среди-друга себя уже выдало (подчинило).

In these characters of Being which we have exhibited—everyday Being-among-one-another, distantiality, averageness, levelling down, publicness, the disburdening of one's Being, and accommodation—lies that 'constancy' of Dasein which is closest to us. This "constancy" pertains not to the enduring Being-present-at-hand of something, but rather to Dasein's kind of Being as Being-with. Neither the Self of one's own Dasein nor the Self of the Other has as yet found itself or lost itself as long as it is [seiend] in the modes we have mentioned. In these modes one's way of Being is that of inauthenticity and failure to stand by one's Self. To be in this way signifies no Iessening (???) of Dasein's facticity, just as the "they", as the "nobody", is by no means nothing at all. On the contrary, in this kind of Being, Dasein is an ens realissimum, if by 'Reality' we understand a Being that has the character of Dasein.

C’est dans les caractères d’être de l’être-les-uns-parmi-les-autres quotidien -distancement, médiocrité, nivellement, publicité, déchargement d’être et complaisance – que réside le « maintien » prochain du Dasein. Ce maintien ne concerne pas l’être-sous-lamain persistant de quelque chose, mais le mode d’être du Dasein comme être-avec. En étant selon les modes cités, le Soi-même du Dasein propre et le Soi-même des autres ne s’est pas encore trouvé, ou s’est perdu. On est selon la guise de la dépendance et de l’inauthenticité. Cette guise d’être ne signifie pas plus une diminution de la facticité du Dasein que le On en tant que personne n’est un rien. Tout au contraire, c’est dans ce mode d’être que le Dasein est ens realissimum, si tant est que la « réalité » puisse désigner l’être qui est à la mesure du Dasein.

В выявленных бытийных чертах повседневного друг-среди-друга-бытия, дистанция, середина, уравнение, публичность, облегчение и шаг навстречу, лежит ближайшее «постоянство» присутствия. Это постоянство касается не длящегося наличия чего-то, но бытийного способа присутствия как события. Существуя в названных модусах, самость своего присутствия и самость присутствия других себя еще не нашла (почему ед.ч. ???), соотв. (или) потеряла. Люди существуют способом несамостояния и несобственности. Этот способ быть не означает никакого умаления фактичности (см. выше) присутствия, и человек как никто вовсе не ничто. Наоборот, в этом способе быть присутствие есть ens realissimum, если понимать «реальность» как присутствиеразмерное бытие.

Of course, the "they" is as little present-at-hand as Dasein itself. The more openly the "they" behaves, the harder it is to grasp, and the slier it is, but the less is it nothing at all. If we 'see' it ontico-ontologically with an unprejudiced eye, it reveals itself as the 'Realest subject' of everydayness. And even if it is not accessible like a stone that is present-at-hand, this is not in the least decisive as to its kind of Being. One may neither decree prematurely that this "they" is 'really' nothing, nor profess the opinion that one can Interpret this phenomenon ontologically by somehow 'explaining' it as what results from taking the Being-present-at-hand-together of several subjects and then fitting them together. On the contrary, in working out concepts of Being one must direct one's course by these phenomena, which cannot be pushed aside.

D’ailleurs, le On est tout aussi peu sous-la-main que le Dasein en général. Plus manifestement se comporte le On, et plus il est insaisissable et caché - mais moins il n’est rien. A une « vue » ontico-ontologique non prévenue, il se dévoile comme le « sujet le plus réel » de la quotidienneté. Et qu’il ne soit pas accessible comme une pierre sous-la-main, cela ne décide pas le moins du monde sur son mode d’être. Il n’est permis ni de décréter précipitamment que ce . On » n’est « a proprement parler » rien, ni de céder à l’opinion selon laquelle le phénomène ne demanderait, pour être ontologiquement interprété, que d’être par exemple « expliqué » comme le résultat obtenu après coup de l’être-ensemble-sous-la-main de divers sujets. Tout au contraire, l’élaboration des concepts d’être doit s’orienter sur ces phénomènes indéclinables.

Конечно, люди так же мало наличны как присутствие вообще. Чем демонстративнее жесты людей, тем они неуловимей и запрятанней, тем менее они однако и ничто. Непредвзятому онтически-онтологическому «видению» они приоткрываются как «реальнейший субъект» повседневности. И если они не так доступны как наличный камень, то это ни в малейшей мере не решает об их способе быть. Нельзя ни поспешно декретировать, что эти люди суть «собственно» никто, ни впадать в мнение, будто феномен онтологически интерпретирован, если его «объясняют» скажем как суммированный задним числом результат совместного наличия многих субъектов. Скорее наоборот, выработка бытийных понятии должна ориентироваться на эти неопровержимые феномены.

Furthermore, the "they" is not something like a 'universal subject' which a plurality of subjects have hovering above them. One can come to take it this way only if the Being of such 'subjects' is understood as having a character other than that of Dasein, and if these are regarded as cases of a genus of occurrents—cases which are factually present-at-hand (!!!). With this approach, the only possibility ontologically is that everything which is not a case of this sort is to be understood in the sense of genus and species. The "they" is not the genus to which the individual Dasein belongs, nor can we come across it in such entities as an abiding characteristic. That even the traditional logic fails us when confronted with these phenomena, is not surprising if we bear in mind that it has its foundation in an ontology of the present-at-hand—an ontology which, moreover, is still a rough one. So no matter in how many ways this logic may be improved and expanded, it cannot in principle be made any more flexible. Such reforms of logic, oriented towards the 'humane sciences', only increase the ontological confusion.

Le On n’est pas davantage quelque chose comme un « sujet universel » flottant audessus d’une multiplicité de sujets. On ne peut en arriver à une telle conception que si l’on comprend l’être des « sujets » de manière étrangère au Dasein, et si on les pose comme autant de cas factuellement sous-la-main d’un genre survenant. Sur la base d’un tel amorçage, la seule possibilité ontologique qui subsistera sera de comprendre tout ce qui n’est pas cas particulier au sens de l’espèce et du genre. Mais le On n’est nullement le genre de chaque Dasein, et il est tout aussi impossible de le trouver à même cet étant à titre de qualité permanente. Que même la logique traditionnelle échoue devant de tels phénomènes, cela ne peut étonner pour peu que l’on songe qu’elle a son fondement dans une ontologie - qui plus est, encore grossière - du sous-la-main. Par suite, il est également hors de question de l’assouplir en lui apportant autant d’améliorations et de développements que l’on voudra. Tout ce que réussissent à faire ces réformes logiques inspirées par les « sciences de l’esprit », c’est à accroître la confusion ontologique.

Человек людей не есть также и нечто наподобие «всеобщего субъекта», парящего над множеством. До этой концепции дело может дойти только если бытие «субъектов» понято не присутствиеразмерно и они вводятся как эмпирически наличные (!!!) случаи некоего случающегося рода. При такой установке онтологически остается только возможность понимать все, что не случай, в смысле вида и рода. Человек людей не род конкретного присутствия и он не поддается обнаружению также как стойкое свойство при этом сущем. Что традиционная логика тоже отказывает перед лицом этих феноменов, не должно удивлять, если обратить внимание, что она имеет свой фундамент в онтологии наличного, сверх того еще и грубой. Оттого ее не сделаешь в принципе гибче никаким количеством улучшений и расширений. Эти ориентированные на «науки о духе» реформы логики лишь увеличивают онтологическое замешательство.

The "they" is an existentiale; and as a primordial phenomenon, it belongs to Dasein's positive constitution. It itself has, in turn, various possibilities of becoming concrete as something characteristic of Dasein [seiner daseinsmässigen Konkretion]. The extent to which its dominion becomes compelling and explicit may change in the course of history.

Le On est un existential et il appartient, en tant que phénomène originaire, à la constitution positive du Dasein. Lui-même possède derechef diverses possibilités de concrétion existentiale. La profondeur, la netteté de son pouvoir peuvent changer historiquement.

Люди есть экзистенциал и принадлежат как исходный феномен к позитивному устройству присутствия. Они имеют сами опять же разные возможности своей присутствиеразмерной конкретизации. Настойчивость и выраженность их господства могут исторически меняться.

The Self of everyday Dasein is the they-self, which we distinguish from the authentic Self—that is, from the Self which has been taken hold of in its own way [eigens ergriffenen]. As they-self, the particular Dasein has been dispersed into the "they", and must first find itself. This dispersal characterizes the 'subject' of that kind of Being which we know as concernful absorption in the world we encounter as closest to us. If Dasein is familiar with itself as they-self, this means at the same time that the "they" itself prescribes that way of interpreting the world and Being-in-the-world which lies closest. Dasein is for the sake of the "they" in an everyday manner, and the "they" itself Articulates the referential context of significance. When entities are encountered, Dasein's world frees them for a totality of involvements with which the "they" is familiar, and within the limits which have been established with the "they's" averageness. Proximally, factical Dasein is in the with-world, which is discovered in an average way. Proximally, it is not 'I', in the sense of my own Self, that 'am', but rather the Others, whose way is that of the "they". In terms of the "they", and as the "they", I am 'given' proximally to 'myself' [mir "selbst"]. Proximally Dasein is "they", and for the most part it remains so. If Dasein discovers the world in its own way [eigens] and brings it close, if it discloses to itself its own authentic Being, then this discovery of the 'world' and this disclosure of Dasein are always accomplished as a clearing away of concealments and obscurities, as a breaking up of the disguises with which Dasein bars its own way.

Le Soi-même du Dasein quotidien est le On-même, que nous distinguons du Soi-même authentique, c’est-à-dire proprement saisi. En tant que On-même, chaque Dasein est dispersé dans le On, et il doit commencer par se retrouver. Cette dispersion caractérise le "sujet" de cemode d’être que nous connaissons sous le nom d’identification préoccupée avec le monde de prime abord rencontré. Mais que le Dasein soit familier de lui-même comme On-même, cela signifie en même temps que le On pré-dessine l’explicitation prochaine du monde et de l’être-au-monde. Le On-même, en-vue-de quoi le Dasein est quotidiennement, articule le complexe de renvois de la significativité. Le monde du Dasein libère l’étant qui fait encontre vers une totalité de tournure qui est familière au On, et cela dans les limites qui sont fixées avec la médiocrité du On. De prime abord, le Dasein factice est dans le monde commun médiocrement découvert. De prime abord, u je » ne i suis » pas au sens du Soi-même propre, mais je suis les autres selon la guise du On. C’est à partir de celui-ci et comme celui-ci que, de prime abord, je suis i donné » à moi-- même ». Le Dasein est de prime abord On et le plus souvent il demeure tel. Lorsque le Dasein découvre et s’approche proprement le monde, lorsqu’il s’ouvre à lui-même son être authentique, alors cette découverte du u monde » et cette ouverture du Dasein s’accomplit toujours en tant qu’évacuation des recouvrements et des obscurcissements, et que rupture des dissimulations par lesquelles le Dasein se verrouille l’accès à lui-même.

Самость повседневного присутствия есть человеко-самость, которую мы отличаем от собственной, т.е. собственно взятой на себя самости. Как человеко-самость присутствие всегда рассеяно в людях и должно себя сперва найти. Этим рассеянием характеризуется «субъект» способа бытия, известного нам как озаботившееся погружение в ближайше встречный мир. Если присутствие освоилось с самим собой как человеко-самостью, то этим одновременно сказано, что люди предразмечают ближайшее толкование мира и бытия-в-мире. Человеко-самость, ради которой присутствие повседневно существует, формирует взаимосвязь отсыланий значимости. Мир присутствия отпускает встречное сущее в целость имения-дела, с какой человек освоился, и в границах, установленных усредненностью людей. Ближайшим образом фактичное присутствие существует в усреднено открытом общем мире. Ближайшим образом не «я» в смысле своей самости «есть», но другие по способу людей. От них и как они я ближайше «дан» себе «самому». Ближайшим образом присутствие это человек людей и большей частью таким остается. Если присутствие собственно открывает и приближает к себе мир, если оно размыкает себе самому свое собственное бытие, то это открытие «мира» и размыкание присутствия совершается всегда как расчистка сокрытий и затемнений, как взлом искажений, какими присутствие запирается от самого себя.

With this Interpretation of Being-with and Being-one's-Self in the "they", the question of the "who" of the everydayness of Being-with-one-another is answered. These considerations have at the same time brought us a concrete understanding of the basic constitution of Dasein: Being-in-the-world, in its everydayness and its averageness, has become visible.

Avec l’interprétation de l’être-avec et de l’être-Soi-même dans le On, la question du qui de la quotidienneté de l’être-l’un-avec-l’autre a reçu réponse. En même temps, ces considérations ont apporté une compréhension concrète de la constitution fondamentale du Dasein. L’être-au-monde a été rendu visible en sa quotidienneté et sa médiocrité.

С интерпретацией события и бытия самости в людях на вопрос о кто повседневности бытия-друг-с-другом ответ дан. В этих рассмотрениях вместе с тем добыто конкретное понимание основоустройства присутствия. Бытие-в-мире стало видно в его повседневности и усредненности.

From the kind of Being which belongs to the "they"—the kind which is closest—everyday Dasein draws its pre-ontological way of interpreting its Being. In the first instance ontological Interpretation follows the tendency to interpret it this way: it understands Dasein in terms of the world and comes across it as an entity within-the-world. But that is not all: even that meaning of Being on the basis of which these 'subject' entities [diese scienden "Subjekte"] get understood, is one, which that ontology of Dasein which is 'closest' to us lets itself present in terms of the 'world'. But because the phenomenon of the world itself gets passed over in this absorption in the world, its place gets taken [tritt an seine Stelle] by what is present-at-hand within-the-world, namely, Things. The Being of those entities which are there with us, gets conceived as presence-at-hand. Thus by exhibiting the positive phenomenon of the closest everyday Being-inthe-world, we have made it possible to get an insight into the reason why an ontological Interpretation of this state of Being has been missing. This very state of Being, in its everyday kind of Being, is what proximally misses itself and covers itself up.

Le Dasein quotidien puise l’explicitation préontologique de son être dans le mode d’être prochain du On. De prime abord, l’interprétation ontologique suit cette tendance explicitative, elle comprend le Dasein à partir du monde et le trouve comme un étant intramondain. Plus encore : l’ontologie « prochaine » va jusqu’à se laisser donner par le monde » le sens de l’être par rapport auquel ces « sujets » étants sont compris. Mais comme le phénomène du monde passe lui-même inaperçu dans cette identification au monde, c’est le sous-la-main intramondain, ce sont les choses qui prennent sa place. L’être de l’étant qui est-Là-avec est conçu comme être-sous-la-main. Ainsi la mise en lumière du phénomène positif de l’être-aumonde quotidien prochain ouvre-t-elle un aperçu sur la racine de l omission de cette constitution d’être par l’interprétation ontologique. C’est elle-même qui, en son mode d’être quotidien, se manque et se recouvre de prime abord.

Повседневное присутствие черпает доонтологическое толкование своего бытия из ближайшего образа бытия людей. Онтологическая интерпретация следует сначала этой тенденции толкования, она понимает присутствие из мира и находит его как внутримирное сущее. Не только это; смысл бытия, в виду которого понимаются эти сущие «субъекты», «ближайшая» онтология присутствия позволяет задавать себе из «мира». Поскольку однако в этом поглощении миром через сам феномен мира перескочили, на его место выступает внутримирно подручное, вещи. Бытие со-присутствующего сущего понимается как наличие. Так выявление позитивного феномена ближайше-повседневного бытия-в-мире позволяет заглянуть в корни промаха онтологической интерпретации этого бытийного устройства. Это оно само в своем повседневном способе бытия прежде всего упускает и скрывает себя.

If the Being of everyday Being-with-one-another is already different in principle from pure presence-at-hand—in spite of the fact that it is seemingly close to it ontologically—still less can the Being of the authentic Self be conceived as presence-at-hand. Authentic Being-one's-Self does not rest upon an exceptional condition of the subject, a condition that has been detached from the "they"; it is rather an existentiell modification of the "they" as an essential existentiale.

Si l’être de l’être-l’un-avec-l’autre quotidien, qui apparemment se rapproche ontologiquement du pur être-sous-la-main, s’en distingue en réalité fondamentalement, il sera encore plus impossible de comprendre l’être du Soi-même authentique comme être-sous-la-main. L’être-Soi-même authentique ne repose pas sur un état d-exception du sujet dégagé du On, mais il est une modification existentielle du On comme existential essentiel.

Если уж бытие повседневного бытия-друг-с-другом, по видимости онтологически приближающегося к чистой наличности, от нее в принципе отлично, то бытие собственной самости тем менее может быть понято как наличность. Собственное бытие самости покоится не на отделившемся от людей исключительном статусе субъекта, но есть экзистентная (может таки экзистенциальная ???)  модификация людей как сущностного экзистенциала.

But in that case there is ontologically a gap separating the selfsameness of the authentically existing Self from the identity of that "I" which maintains itself throughout its manifold Experiences.

Ce qui revient à dire aussi que la mémeté propre au Soi-même existant authentiquement est séparée ontologiquement par un abîme de l-identité du Moi tel qu’il se maintient dans la multiplicité des vécus.

Самостность собственно экзистирующей самости однако отделена тогда пропастью от идентичности продерживающегося в многосложности переживаний Я.